Природа зла в трагедии Гёте «Фауст»

Материал из Поле цифровой дидактики

Автор Бессмертный Игорь

Иллюстрация 1877. Август Фон Крелинг

Трагедия И.В. Гёте «Фауст» содержит в себе специфичную концепцию о происхождении Зла. Главным образом, Гёте транслирует эту её через образ Мефистофеля: из монологов персонажа, его песен, подписей и портретных характеристик можно сделать выводы о том, как могут трактоваться взаимоотношения Света и Тьмы в произведении.

Краткая аннотация

В приведённой статье применяется интертекстуальный анализ, позволяющий выявить мифопоэтические источники концептов зла у Гёте через сопоставление с: а) христианской демонологией, б) античными хтоническими культами.

Понятие интертестуальности

Термин интертекстуальности был введён в 1967 теоретиком постструктурализма Юлией Кристевой (р. 1941) для обозначения общего свойства текстов, выражающегося в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга.

Актуализация гётевской концепции зла через портрет Мефистофеля

Во-первых, представляясь Фаусту, Мефистофель отождествляет понятия Тьмы, Зла и Небытия, он противопоставляет их другим трём словам: Свет, Добро и Бытие. По словам нечистого, Небытие – это куда более древнее состояние, чем Бытие, которое оно же и породило:

Я – части часть, которая была
Когда-то всем и свет произвела.
Свет этот – порожденье тьмы ночной
И отнял место у нее самой.

Мир бытия – досадно малый штрих
Среди небытия пространств пустых

Абсолютная и вездесущая пустота предстаёт идеей фикс Мефистофеля. Его речевая характеристика репрезентирует концепцию того, что ни одно божье творение вообще не имеет права на существование – всё нужно стереть с лица земли, дабы восстановить справедливость после того, как Свет отнял у Тьмы то место, которое принадлежало ей по праву. Поэтому для Мефистофеля и не существует понятий о морали и нравственности: всё, что он встречает на своём пути – отрицает, всё, что он несёт в мир – лишь разрушение.

Тогда логично предположить, что дьявол старше самого Господа и что породил его тоже не Бог. В одной из первых частей трагедии даже есть сцена, где воплощения Всевышнего и Дьявола общаются друг с другом с глазу на глаз, но, тем не менее, ни один из них другого не проклинает, не старается задавить авторитетом – они разговаривают как равные. По крайней мере, по силе. Но почему же? Ответ на этот вопрос Гёте тоже вложил в уста Мефистофелю. Дело в том, что ни Бог, ни Дьявол во вселенной Гёте не обладают полным всемогуществом. Мефистофелю, например, из всех земных стихий подконтрольно только пламя, способное разрушать всё, к чему ни прикоснётся, Господь же в свою очередь не имеет полной власти над душой и рассудком людей. Человек предстаёт, скорее, как поле битвы тьмы и света, нежели как зона чьей-то власти, поэтому даже пари между Богом и Сатаной становится возможным.

Стоит также обратить внимание на слова о том, что Мефистофель – это лишь часть тёмной силы: его возможности, хоть и впечатляют, не тянут на единоличного властелина всего Зла во Вселенной. Он не может войти в дверь, над которой висит пентаграмма (таково правило), не может щелчком пальца вызволить Гретхен из тюрьмы (может лишь помочь), в конце концов, не может из ничего воссоздать Елену и Париса – язычники живут в другом аду. Данный эпизод вносит существенный вклад в сложную систему идейно-тематических оппозиций произведения, подчеркивая культурно-исторический релятивизм гётевской концепции зла.

Культурный релятивизм концепции через призму персонажей-язычников

Каждая цивилизация понимает идеи Добра и Зла по-своему. К примеру Елена Прекрасная, когда в альтернативной сюжетной линии Илиады, созданной Гёте, возвращается в Спарту; на входе в свои палаты встречает ужасную Форкиаду, которая преграждает ей путь к бывшему брачному ложу и казнохранилищу. Форкиада говорит, что, дабы искупить свою вину за то немыслимое горе, которое Елена принесла ахейцам, ей нужно принести жертву. Елена далеко не сразу осознаёт, что в жертву она должна принести себя, а когда она слышит это уже прямым текстом, то старается узнать, как ей избежать смерти. У неё не появляется той рефлекторной христианской потребности покаяться во грехах, и это просто потому что она не христианка. Появляется эта потребность у Маргариты.

В отличие от древней гречанки, она превыше всего ставит не собственную жизнь, а христианские законы. Она беззаветно верна божьему суду и ни под каким предлогом не соглашается бежать из тюрьмы, куда, как она считает, попала по собственной вине. Ей отрубают голову, зато после смерти Господь спасает её чистую и непорочную душу. И это отнюдь не значит, что Маргарита праведней Елены. Это значит только то, что разные цивилизации живут по разным законам нравственности и морали, а от этих-то законов и зависит то, каким образом свет и тьма уживаются в их мире. Так, на мой взгляд, стоит трактовать высказывание Мефистофеля:

Язычники живут в своём аду.
Я там чужой и дел их не веду

Сюжетные повороты, дополняющие семантику зла

Нельзя также обойти вниманием то, что Дьявол, заключив с Фаустом договор, сам далеко не честно соблюдает условия пари. Даже на своём губительном, разрушительном поприще он проявляет бесчестие и двуличие. Он, откровенно говоря, бьёт Фаусту ниже пояса. Вспомним тот момент, когда под видом безобидного снотворного он подсовывает учёному яд. Фауст шёл с Маргаритой на грех, гораздо менее тяжкий, нежели убийство, но из-за обмана Мефистофеля Маргарита оказалась убийцей собственной матери, как следствие получила нервный срыв и утопила собственного грудного ребёнка.

Это возвращает нас к мысли о том, что истинному злу безразличны любые правила людской морали. С людьми бесы привыкли обходиться, как с марионетками: они лишь создают для них иллюзии, чтобы куклы плясали в такт их дудке, но на самом деле не одаряют их никакими благами. Чего стоит иллюзия винных фонтанов и виноградных садов, которую Лукавый исполняет в погребе Ауэрбаха? Чего стоит эфемерное ощущение богатства, наведённое на людей Мефистофелевскими банкнотами, выпущенными для терпящей кризис империи? Всё это лишь приманки для слабых духом людей.

Онтологическая диалектика явления

Возникает вопрос: а можно ли назвать Мефистофеля воплощением абсолютного зла? Если вспомнить финальную сцену трагедии, то на едва ли на этот вопрос можно ответить твёрдо. Тот дурман, которым ангелы опьяняют Сатану, – что это? Неужели проблеск света в отсутствующей душе Лукавого? Нет, это что-то другое, ведь Дьявол восторгается далеко не чистотой ангельского образа – это заметно в его фразе:

Высокий мальчик, ты прелестней всех,
Тебе лишь не подходит вид монаха.
А ну, на шее расстегни рубаху,
Чтоб промелькнул во взгляде томный грех.

Тем не менее, Дьявол колеблется перед тем, как проклясть ангелов, забравших Фауста. Возьму на себя риск трактовать это так: в мире нет чистых воплощений абсолютного зла – в любом звере пусть тускло, но всегда теплится искра добра, света и любви. Это восходит к учению современника Гёте, Гегеля, который утверждал, что каждое явление содержит в себе своё же собственное противоречие, зовущееся антитезисом.


Проверка знаний

Вы можете пройти тест по статье, перейдя по ссылке.

Литература, источники и задействованные ресурсы

Источник — http://digida.mgpu.ru/index.php?title=Природа_зла_в_трагедии_Гёте_«Фауст»&oldid=28551